«Лав – из» (сборник) - Таня Малярчук

Цветка сидела в кухне возле окна, на мягком диванчике, а я, захлебываясь обидой и слезами, мыла посуду. Посуды было очень много, жирные кастрюли и тарелки с остатками еды, стаканы с чайной заваркой, ложки и вилки, которые изначально не были такими грязными, но стали ими, будучи брошенными в жирные кастрюли. Горячей воды не было. Не было нормальных средств для мытья посуды. Я по локоть извазюкивалась в жире и помоях и от этого еще сильнее захлебывалась слезами.

Цветка безразлично смотрела в окно. Иногда переводила взгляд на подоконник, где стояли рядком наши любимые вечнозеленые растения в цветочных горшках.

Сквозь рыдания мое горло время от времени выдавало жалостливое умоляющее нытье:

– Я хочу во двор.

– Зачем тебе во двор? – удивлялась Цветка, продолжая переводить взгляд с окна на подоконник и назад.

– Я хочу гулять.

– Зачем тебе гулять?

– Я хочу играть с подружками.

– Все твои подружки – дуры.

– Почему я должна мыть посуду, а ты можешь сидеть?! – Мое нытье переходило в отчаянный крик.

– Потому что ты никогда ничего не делаешь. – Цветка была спокойна, уравновешенна и мудра, как античный философ со своими учениками.

– Я всегда мою посуду, мою пол, пылесошу, выношу мусор и поливаю цветы!

– Но ты не стираешь сама себе трусы!

– Это неправда!

– А кто их тебе стирает?

– Когда тебе было столько, сколько мне сейчас, тебе тоже мама стирала трусы!

– В твои годы… – Цветка становилась воином справедливости наподобие средневекового схоласта вкупе со всеми инквизиторами. – В твои годы я уже варила бульон!

На меня нападала икота, и я в любой момент рисковала подавиться собственным плачем. Я икала и плакала. Я не умела варить бульон. И трусы мне на самом деле стирала мама. Но она сама так хочет, она любит стирать мое белье.

– Я не успеваю выстирать свои трусы, так как мама стирает их быстрее.

– Ты используешь маму как рабыню. Ты уже в таком возрасте, что могла бы ей и помогать, а сама только мешаешь. Ты мучаешь маму. Ей и так тяжело. Она приходит после второй смены и должна еще стирать твои трусы, и гладить на утро одежду для школы, и варить какой-нибудь суп, и вдобавок проверять твое домашнее задание и хорошо ли ты собрала портфель!

Мне так сильно становилось жаль маму, что я готова была покончить с собой – только бы ее не обременять. Но, чтобы окончательно не сойти с ума, нужно было постоянно атаковать Цветку:

– А твои домашние задания она не проверяет, потому что ты никогда их не делаешь!

– Я уже взрослая. Скоро я уеду, и мама вообще меня забудет. А ты должна будешь ей помогать!

– Куда ты уедешь? – Я прекращала плакать, и тарелка выпадала из моих рук на пол.

– Вот видишь! Ты только вредить умеешь! Разбивать тарелки, сжигать алюминиевые миски, рвать капроновые колготки, воровать мою косметику! Когда ты вырастешь, из тебя ничего не выйдет путного! Как сидишь, так и будешь сидеть у мамы на шее!

– Цветка, куда ты поедешь? Ты хочешь куда-то уехать?

– Не уехать, а поплыть. Я поплыву на пароходе.

– Куда ты поплывешь? – Я могла бы встать на колени, только бы она ответила.

– Мой посуду!

– Я мою.

– И пол вымой. А то мама придет с работы и за голову схватится.

– Я вымою пол, только скажи, куда ты поплывешь?

Цветка не отвечала.

Не ответила и до сих пор.

Но я догадываюсь, что это мог быть за корабль и что это могло быть за море.

Я получала право не убирать в квартире, если выдержу ее побои.

Цветка была сильнее меня, соревноваться с ней не имело смысла, не стоило и пытаться. Но я намного быстрее бегала. Я могла бы от нее убежать, если б квартира была чуть больше. Она догоняла меня и вытаскивала из-под журнального столика в гостиной.

Била недолго, после чего закрывалась в детской, забрав с собой ключи от входной двери, чтоб я не вышла на улицу. К подружкам, которые играли в мяч перед подъездом.

Я, как запертый раненый медведь, бродила из одной комнаты в другую, останавливаясь перед дверью в детскую:

– Отдай ключи!

Цветка сидела в своей цитадели и победно молчала.

– Отдай ключи, а то я убегу из дома!

– Беги когда угодно, – открикивалась Цветка. – Мы все только обрадуемся. Чтоб ты знала, мама не хотела тебя рожать. Ты была незапланированным ребенком. Мама хотела сделать аборт!

Я заливалась слезами и шла собирать свои вещи в портфель. Я тогда вообще часто плакала, но мое детство нельзя из-за этого назвать несчастным. Наоборот, иногда я думаю, что так я училась говорить.

Вещей у меня совсем немного. Портфель нетяжелый. Надела куртку, купленную мне мамой в Венгрии, обула туфли.

– Дай ключи. Я ухожу из дома.

Цветка радостно бежала открывать дверь.

– Иди-иди. Наконец-то.

Идти мне было некуда. Предстояло тянуть время, чтоб пришел кто-нибудь из родителей и вернул меня домой.

Цветка открывала настежь входную дверь и снова закрывалась в своей крепости.

Я, одетая, с портфелем за плечами, садилась под дверью и ждала маму. Когда она приходила с работы, я говорила ей, что ухожу из дома, и она упрашивала меня остаться. Я упиралась. Допытывалась, что такое аборт. Мама смущенно отводила глаза, неловко пожимала плечами.

Тогда я рассказывала маме, где Цветка прячет от нее дневник.

Цветка очень плохо училась в школе.

Она была для меня первой настоящей женщиной.

– Ты похожа на мужчину, – говорила мне Цветка, – когда ты вырастешь, то будешь мужчиной.

Я не обижалась. Мне было приятно быть для нее мужчиной. Если бы в этом мире можно было что-нибудь изменять, я бы изменила время и пространство, только бы быть для нее пусть хоть в каком качестве, но ближе.

Я потеряла Цветку, когда она вышла замуж.

Она потеряет меня, когда я допишу этот рассказ.

Я не заметила, как с ней стали происходить радикальные женские метаморфозы.

Однажды я нашла в ее бельевом шкафу, куда регулярно почему-то заглядывала, клочок материи, залитый кровью. Я взяла его и понесла маме на кухню. Я была уверена, что мама, увидев это, схватится за голову, закричит, потому что он свидетельствовал если не о каком-то страшном Цветкином грехе, то о страшной неизлечимой болезни.

Мама велела отнести клочок материи назад и больше не рыться в Цветкином белье.

– Вырастешь – поймешь, – таинственно сказала мама, но я, сколько ни расту, все равно ничего не понимаю больше, чем тогда.

К Цветке приходили парни, она с ними целовалась. Я ненавидела каждого из них, даже высоченного чернявого теннисиста, который волочил за собой свою ракетку стоимостью в 500 у. е.

Я находила спрятанные сигареты и выбрасывала их в окно.

Я одевала ее, когда она месяц ходила со сломанной рукой.

Я носилась с ее фотокарточкой на паспорт как с иконой.

Однажды она разгуливала по квартире в одном белье, и мне было стыдно взглянуть на ее идеальное истерическое тело.

– А я умею целоваться как мужчина, – неожиданно, сама не знаю почему, сказала я.

– И как же это? – хихикнула Цветка.

– Хочешь, покажу?

– Покажи.

– Но для этого ты должна лечь на диван.

Цветка послушно легла на диван, такая худенькая и моя. Я легла на нее сверху, имитируя страсть, стараясь делать так, как видела в телевизоре, прижалась губами к ее рту, гладила руками груди. Цветка не сопротивлялась. Ей это нравилось. Но я не знала, что делать дальше, и убежала на улицу играть в волейбол.

В детской на подоконнике долго жил кактус, к которому у Цветки был особый интерес. Он был похож на колючий нарезной батон. Цветка хотела отрезать ему голову и заглянуть внутрь.

– Там ничего нет! – кричала я. – Пустота и немного воды!!!

– Откуда ты знаешь? Может, там что-то другое.

– Там пустота, не нужно туда заглядывать!

Я жалела кактус. После экзекуции он непременно засохнет. Мне он нравился своей враждебностью и тем, что никогда не цвел.

– Может, он как раз и зацветет, если отрезать верхушку, – убеждала меня Цветка.

– Я не хочу, чтобы он цвел. Тебе мало фуксии?

– А мне интересно, я хочу, чтобы он зацвел!

– Как он зацветет, если ты ему отрежешь голову?! Ты сама бы зацвела без головы?

Цветка не знала, зацвела бы она без головы или нет, но этот довод ее не переубедил.

Вернувшись из школы, я застала кактус уже обезглавленным. Он стоял в своем горшочке на кухонном столе, стухший и залитый какой-то жидкостью. Возможно, из нее как раз и делают мексиканскую текилу.

Цветка сидела возле кактуса и плакала. Я впервые видела ее плачущей.

– Ну я же говорила! – отчаянно начала я ее успокаивать. – Не нужно было заглядывать! Там ничего нет, кроме пустоты!

Цветка готовилась к вступительному экзамену по географии и повесила на ковер в детской физическую карту мира. Я впервые видела такой мир. Раскрашенный в разные цвета, прямо как на ладони, совсем нереальный, игрушечный.

– А ну, найди мне здесь Новую Зеландию! – сказала Цветка.